На фото: Микаэл Таривердиев/Фотография любезно предоставлена Благотворительным фондом творческого наследия Микаэла Таривердиева, tariverdiev.ru

Мимолетности

Микаэл Таривердиев: жизнь после смерти

На поверхности – лирик и романтик, “ловец ощущений”. И мало кто подозревает, что он был фотограф и спортсмен. Что увлекался астрономией и виндсерфингом. Что, как все кавказские люди, был мясоед и жизнелюб. Что он был рыцарь, без колебаний пожертвовавший собой во имя женщины – и от страшных испытаний его спас случай.

После его смерти в 1996 году его вдова – музыковед и литератор Вера Таривердиева – целиком посвятила себя продолжению его дела. Основала в балтийском Калининграде международный конкурс органистов – и так открыла миру целый пласт органной музыки Таривердиева. Выпустила два десятка дисков с малоизвестными сочинениями – от оперы “Граф Калиостро”, шедшей когда-то в Камерном театре Бориса Покровского, до “Воспоминаний о Венеции” – городе, до которого композитор так и не доехал. Дважды издала том его воспоминаний “Я просто живу”, в новом издании присовокупив к нему свою книгу “Биография музыки”. В его бездонных архивах она до сих пор открывает все новые музыкальные ценности. Вскоре на экраны телеканала “Россия” выйдет игровой фильм с никогда еще публично не исполнявшейся музыкой Таривердиева.

Обо всем этом мы беседуем, сидя на диване, который так любил композитор. Мы с Верой знаем друг друга очень давно, и если говорить “на ты” – получается лучше.

“Я люблю свой диван”

В квартире композитора все – как при нем. Только фотолабораторию Вера приспособила под склад:

– Он бы меня за это убил. Он меня туда вообще не пускал. Фотолаборатория для него была – святая святых. Исключительно любил порядок! Дом был для него прибежищем, пристанью. В одном из интервью его спросили: “Почему вы, лауреат многих международных премий и даже премии Американской академии музыки, до сих пор не уехали из России?” Он ответил полушутя-полусерьезно: “Я люблю свой диван”. И это правда: он очень любил сидеть в углу вот этого дивана, это был его дом. Диван – его дом, часть его родины. Он сюда вселился после многих лет скитаний по разным квартирам, которые снимал. Сначала ему дали двухкомнатную квартиру, а потом, когда его родители переехали в Москву, ему разрешили из двухкомнатной и однокомнатной квартир сделать трехкомнатную. Он ведь армянин из Тбилиси, и эта комната немного похожа на тбилисские гостиные. А здесь его студия, где он работал и сделал многие свои записи. Потому что в какой-то момент ему понадобилось стать совершенно свободным от оркестров и дирижеров и творить свою музыку целиком – самому. Видишь маленький монитор с видеомагнитофоном? Здесь он прокручивал смонтированный киноматериал, чтобы писать к нему музыку. Покупалось все по частям. Восьмиканальный магнитофон, о котором он мечтал, был куплен на гонорар от трансляции его симфонии “Чернобыль” в Германии. У него была большая мастерская в Трехпрудном переулке, и он ее отдал Эдуарду Артемьеву в обмен на синтезатор. Здесь – его первый настоящий дом, который он обустраивал “под себя”, и во всем здесь можно почувствовать его индивидуальность.

“Что ему делать в Большом?”

– А что случилось с балетом “Девушка и Смерть”, премьера которого в 1986 году уже была объявлена в Большом театре?

– Он пал жертвой борьбы определенной группы людей в Большом театре против Юрия Григоровича. В стране начиналась перестройка, и этот период был многими воспринят как возможность свести счеты друг с другом. Спектакль ставился еще при Григоровиче на Нину Ананиашвили и Андриса Лиепу, декорации и костюмы были готовы, даже билеты со штампом “Девушка и Смерть” уже поступили в продажу. Балет сняли за неделю до премьеры. От него осталась только любительская пленка с записью прогона – очень красивого. Там были замечательно поставленные номера, но я думаю, стилистика музыки все-таки немного иная. Таривердиев далеко ушел от горьковского первоисточника, и получилась вещь романтическая, построенная на обобщенных категориях Жизни и Смерти. Спектакль должен был стать не сюжетным драмбалетом, как поставила Вера Боккадоро, а развернутой метафорой – так написана музыка.

– Как воспринял Таривердиев известие о закрытии спектакля?

– Как трагедию. Это произошло вскоре после нашей поездки в Чернобыль, и поездка эта стала для него рубежной. “Девушка и Смерть” и Чернобыль в его судьбе каким-то странным образом соединились в одно большое переживание. Катастрофа с балетом стала для него внутренним Чернобылем. Наверное, ему было Богом положено пройти через все это.

– С какой формулировкой сняли балет? Они хоть объяснили свое решение?

– Его сняли по решению худсовета. Я была на этом заседании. Микаэл Леонович решил на него не ходить – и слава Богу, потому что он мог бы этого просто не пережить. Галина Сергеевна Уланова сказала: “Сейчас по телевизору идет фильм “Семнадцать мгновений весны” – вот пусть Таривердиев этим и занимается, а что ему делать в Большом театре?” Но в принципе музыка там почти и не обсуждалась. Обсуждали постановку. По поводу музыки выступили только двое: дирижер Копылов сказал: “Друзья, вы сейчас делаете то же, что в свое время сделали с Прокофьевым!” И его поддержал концертмейстер первых скрипок Сергей Гиршенко. В стране был типичный бардак: одни писали на других, другие на третьих… Именно это для многих и было выражением демократических перемен.

Орган

– Как поживает созданный тобой и уже традиционный конкурс органистов имени Таривердиева в Калининграде.

– Там теперь проходят только второй и третий туры. Первый тур в прошлом году был в Москве и Гамбурге, а в будущем году – еще и в американском городе Уорстере, рядом с Бостоном.

– Почему в Уорстере?

– Это университетский город, и там есть отделение Американской гильдии органистов. Одному из членов жюри, главному органисту Бостонского филармонического оркестра, так понравилась атмосфера конкурса, что он захотел сделать североамериканский отборочный тур. И Американская гильдия органистов даже взяла на себя все расходы и по его организации, и по путешествию двух участников в Калининград.

– Органную музыку Таривердиева начинают узнавать в мире?

– Да, конечно, но проблема в том, что органная культура – в упадке. Органные концерты на Западе выведены из “мейнстрима” и проходят в основном в церквях. Исключение составляют считанные залы в Америке и в Японии. А церкви пустуют – люди в наше время все больше отходят от религии. Только в Германии из каждых четырех церквей закрываются три. И орган, который был одним из символов европейской культуры, переходит в разряд инструментов почти маргинальных. Поэтому к нашему конкурсу такой интерес – это одно из немногих серьезных событий в органной жизни. На концерты приходит много людей, их освещает телевидение, пресса. И к нам очень тянутся зарубежные органисты.

“Нет ничего глупее”

– Как наш юбиляр проводил свои дни рождения?

– Он их не любил. Точнее, не любил в этот день собирать гостей и говорил, что нет ничего глупее, чем сидеть на собственном юбилее. Поэтому избегал и празднований и юбилейных концертов. Как правило, уезжал на море и большую часть своих дней рождения проводил в Сухуми, в доме творчества. И самым замечательным своим юбилеем считал пятидесятилетие: они тогда с Родионом Щедриным на своих любимых досках-серферах ушли в открытое море, прихватив по маленькой бутылочке коньяка. Когда ему исполнилось шестьдесят, мы тоже были в Сухуми, и он пытался скрыть свой день рождения. Но по телевидению показали его знаменитые “Сонеты Шекспира”, и в наш номер в гостинице тут же потянулась длинная вереница людей. Кто с коньяком, кто с чачей, кто с грузинским вином. Он человек ночной и любил ночное время.

– Что интересного будет в эти юбилейные дни?

– Сначала я хотела провести вечер в зале Чайковского, но продюсеры меня уговорили сделать концерт в Кремле. И я уже загорелась идеей показать новые версии песен Таривердиева с разными, в том числе молодыми исполнителями. Но за месяц до концерта выяснилось, что зал не снят, спонсоров нет, продюсеры нас кинули, и у меня буквально потемнело в глазах. И тут Первый канал предложил все сделать в студии в Останкино. И сняли, с моей точки зрения, роскошную передачу. Позвали его друзей, с которыми он работал: Ахмадулину, Аксенова, Ширвиндта, Рязанова, прозвучало 20 новых версий его песен в исполнении от Глюкозы и “Фабрики” до Свиридовой, Гвердцители и Кобзона. Получилось красиво. Оказалось, что если предложить хороший репертуар, то и у попсы есть человеческое лицо. Этот проект мы собираемся презентовать 15 августа на выборгском кинофестивале “Окно в Европу”, а в эфир он должен выйти в середине сентября. Я думаю, это принципиально важная передача. Потому что телевидение заполнено неизвестно чем. А на эстраде есть талантливые люди – им часто просто нечего петь.

– Это что, твое первое столкновение с шоу-бизнесом?

– Пожалуй. Хотя шоу-бизнес, к сожалению, проник даже в классическую музыку. Но то, что я делала, ни к шоу, ни к бизнесу отношения не имеет – это гуманитарные, а не коммерческие проекты.

“Я ловил ощущения”

– Кажется, что он не музыку писал, а импровизировал.

– Он очень легко сочинял, это правда. Подходил к инструменту и от начала до конца мог сыграть оперу. И уже на основе этой записи писать партитуру. Жаль, что никто не снял его за работой в студии. Там было три клавиатуры, он играл сразу на трех, как на органе, и музыка рождалась как по волшебству. Он был потрясающим импровизатором. Но эта свобода в нем появлялась в момент прикосновения к клавишам. А до того, как он садился к инструменту, проходил какой-то длительный процесс как бы вынашивания чего-то. Человек, который написал музыку к 132 фильмам, каждый раз сомневался: вдруг ему не удастся найти единственно необходимую тему. Но когда к нему приходил некий образ этой музыки, все сразу становилось легко. Он фантастически ощущал такое измерение, как время. Как-то режиссер Валерий Ахадов пригласил его написать музыку к картине “Я обещала – я уйду”. Таривердиев посмотрел на “Мосфильме” материал и, едва вернувшись, с ходу записал музыкальный фрагмент. И представляешь, потом эта музыка встала в нужный эпизод с точностью до секунды!

– Его музыка мне всегда казалась чем-то вроде звукового импрессионизма.

– А он себя называл ловцом ощущений. Садился за инструмент и придавал ощущению музыкальную форму. Но источником ощущений была, естественно, жизнь, и вот это накапливание было процессом непростым. Даже мучительным, потому что он проходил в своей жизни через серьезные драмы. Он сам искал эти драмы повсюду. Когда случилась трагедия в Чернобыле, ему обязательно нужно было туда поехать. Он купил себе микроскоп, чтобы увидеть скрытые от нас процессы жизни. Ему нужен был телескоп, чтобы формировать какие-то космические ощущения, слушать “музыку сфер”. Он всегда ездил с подзорной трубой и с фотоаппаратом. И часами просиживал над микроскопом.

– Что конкретно он рассматривал в микроскопе? Какие брал объекты? Голову мухи?

– Нет. Он брал кусочек мяса.

– Он хотел из тебя сделать вегетарианку?

– Что ты, при нем и слова “вегетарианец” нельзя было произнести. Он был такой мясоед! Ел мясо на первое, на второе и на третье. И вот он клал кусочек мяса под микроскоп, выдерживал сутки и смотрел, кто там размножается и как живет.

– Перед обедом? Так обычно люди худеют.

– Нет-нет, это в самом деле очень интересно. Даже красиво. Гораздо более эстетично, чем мясо само по себе. Там возникает целый микромир.

– Что он любил фотографировать?

– Состояния природы или города. Взаимоотношения города с природой. Мог часами ждать момента, когда солнце войдет в нужную ему фазу, чтобы снять мост Золотые ворота в Сан-Франциско. Он, по-моему, чувствовал какую-то внутреннюю связь с космосом – не случайно же написал песню о Маленьком принце. В его органном концерте, в фортепианных прелюдиях есть пьесы под названием “Отражения”. И даже есть цикл “Я ловил ощущения”. Как говорил Вадим Абдрашитов, в его музыке соседствуют микрокосм и макрокосм. В финале симфонии “Чернобыль” души улетают на небо и там растворяются… Музыка для него не была чем-то отдельным – она и есть часть мира, часть его самого.

Рыцарь эпохи барокко

– В вашем юбилейном вечере Эльдар Рязанов рассказывает о каком-то страшном инциденте на дороге.

– Это известная история. Он ехал с одной очень известной актрисой, она сидела за рулем и сбила человека. Причем не была виновата – просто пьяный неожиданно выскочил на проезжую часть. Но Микаэл Леонович пересел за руль – и взял вину на себя. Он был рыцарем. И оказался под судом. Его не посадили исключительно по амнистии. Причем судимость с него так и не сняли.

– Эти “Ники” он получил за “Семнадцать мгновений”?

– Нет, за “Русский регтайм”, “Загадку Эндхауза” и “Летние люди”. Он вообще вошел в Книгу рекордов Гиннесса 2002 года как обладатель самого большого количества национальных премий за музыку в кино.

– Ты думаешь, он дождался при жизни настоящего признания?

– В кино, несомненно, – да. Причем его музыка востребована до сих пор, уже после того, как он ушел. Его беспрерывно цитируют в телепередачах и фильмах. Ею сопровождают документальные ленты – фильм Андрея Осипова о Марине Цветаевой, к примеру, где на его музыке решена интонация всей картины. Когда Сергей Урсуляк снимал “Сочинение ко Дню Победы”, он не смог обойтись без музыки Таривердиева. Интереснейший опыт предпринял Эльдар Рязанов в “Тихих омутах”: Сергей Скрипка расшифровал музыку, которая была записана на сэмплерах, и получилось, что Микаэл Леонович играл на этих сэмплерах с живым оркестром. А вскоре на канале “Россия” должна выйти четырехсерийная игровая картина о жене Сталина – “Единственная”. Продюсер Мира Тодоровская позвонила мне и попросила помочь с музыкой. Я посмотрела материал картины, и мы решили использовать музыку, которая еще ни разу не исполнялась публично. Она была написана Таривердиевым для анимационного фильма “Даниил” 12 лет назад, и тема крушения Иерусалима и пиров Валтасара стала темой Сталина. Получилось очень органично.

– А что, фильм “Даниил” так и не состоялся?

– Его снимали по заказу Би-би-си, и музыку Таривердиев записал на сэмплерах. Это не устроило Би-би-си, они хотели записать ее на живых инструментах. Композитор отказался.

– А много еще в закромах неиспользованной музыки?

– Этот шкаф – мистический. Оттуда периодически выплывают какие-то еще не известные или забытые вещи. Там лежат мешки пленок, которые еще нужно отслушать. Он ведь и сам о многом забывал. Утверждал, к примеру, что никогда не увлекался джазом. А я послушала его пленки начала 60-х – все решено в джазовой стилистике. Причем, я бы сказала, это джаз с прививкой XVIII века. Джазовую музыку он написал и к фильму “Маленький школьный оркестр”, который был запрещен и смыт, но пленка с записью музыки осталась. Таких пленок там еще много, часть записана на скорости в 9 сантиметров в секунду – такую сегодня уже не употребляют. Если удастся их прослушать, там наверняка есть много интересного.

– Как получилось, что Таривердиев в массовом сознании так и остался автором музыки к кино, а главная часть его творчества невидима?

– Многие крупные явления в искусстве воспринимались спустя какое-то время. Человек пришел, сконцентрированно прожил свою жизнь, сделал то, что ему было предназначено – а люди еще не готовы принять все это. Вот я знаю музыку Таривердиева очень хорошо, а что такое его симфония “Чернобыль”, поняла, когда он ушел. Нужно время… Даже Баха открыли только через сто лет после его смерти, а при жизни он никому не был известен. Это, я бы сказала, закон крупных величин. А пока музыковеды Таривердиева в упор не видят. Они просто не понимают его места в музыке. Его можно назвать неоклассиком, можно – неоромантиком, хотя он и не тот и не другой. Он по внутреннему типу – барочный композитор. Не случайно однажды позвонил поклонник его музыки и попросил принять в дар старинную фисгармонию. И даже не захотел взять за нее денег…

Текст: Валерий Кичин, Российская газета – Столичный выпуск № 0(4144)

На фото: Микаэл Таривердиев/Фотография любезно предоставлена Благотворительным фондом творческого наследия Микаэла Таривердиева, tariverdiev.ru. Редакция газеты «Город А» благодарит Президента фонда Веру Таривердиеву за добрую волю и содействие.

Оставьте комментарий